Главная страница | E-mail

ГЛАВА I. "Упразднение семьи"

 Сексуальная революция в Советском Союзе началась с распадом семьи. Она распадалась самым радикальным об­разом во всех слоях населения — здесь раньше, там позже. Этот процесс был болезненным и хаотическим. Он вызвал ужас и смятение. Так была в высшей степени недвусмыслен­но доказана правильность сексуально-экономической тео­рии в части, касающейся сути и функции принудительной семьи. Патриархальная семья является в структурном и иде­ологическом отношении очагом воспроизводства всех обще­ственных порядков, покоящихся на принципе авторитета. С ликвидацией этого принципа автоматически должна испы­тать потрясение и сама семья.

 В распаде принудительной семьи выражается то обсто­ятельство, что сексуальные потребности людей взрывают оковы, наложенные на них экономическими и властными связями, существующими в семье. Происходит отделение экономики от сексуальности. Если в условиях первобытно-коммунистического матриархата экономика служила удов­летворению потребностей всего общества (в том числе и половых), если в условиях патриархата сексуальные потреб­ности служили меньшинству, а значит, и подвергались при­нуждению с его стороны, то настоящая социальная револю­ция, несомненно, направлена на то, чтобы снова поставить экономику на службу удовлетворению потребностей всех членов общества, занятых производительным трудом.

 Данный поворот в отношениях между потребностями и экономикой является одной из важнейших характеристик социальной революции. Распад семьи можно понять только с учетом этого общего процесса. Он осуществился бы быстро и радикально, к тому же без помех, если бы речь шла только о том, чтобы устранить бремя, которое означают для членов семьи семейные экономические связи, и высвободить силу половых потребностей, скованных этими связями. Суть проблемы, следовательно, не столько в причинах распада семьи — они очевидны. Гораздо труднее ответить на вопрос о том, почему этот распад представляет собой такое болез­ненное психическое явление, как ни один другой переворот.

 Экспроприация средств производства болезненна только для их прежних владельцев, но отнюдь не для массы, не для носителей революции. Ликвидация же семьи затрагивает как раз тех, кто должен осуществить экономический переворот, — рабочих, служащих, крестьян. Именно здесь с наиболь­шей четкостью и проявляется консервативная функция се­мейных связей. Благодаря очень сильным семейным чувст­вам торможение сказывается именно на носителе револю­ции. Его привязанность к жене и детям, его любовь к сколь угодно убогому дому, его тяга к привычной жизни и т.д. более или менее препятствуют осуществлению главного деяния революции — преобразованию человека. Подобно тому, как, например, в процессе формирования фашистской диктатуры в Германии семейные привязанности оказали тормозящее воздействие на революционные силы, что только и позволи­ло Гитлеру создать империалистическую, националистиче­скую идеологию на прочном фундаменте таких отношений, эти привязанности и во время революции тормозят намечен­ное изменение жизни. Возникает тяжелое противоречие меж­ду распадом основ семьи и структурой человеческого созна­ния, ориентированной на семью. Люди не так-то легко и быстро поддаются изменениям, они хотят сохранить семью, причем большей частью в силу эмоциональных привязанностей и бессознательных стремлений. Замена патриархальной формы семьи трудовым коллективом, несомненно, представ­ляет собой ядро проблемы культуры в условиях революции. Никто не должен обманываться, слыша зачастую очень гром­кий бунтарский крик: "Прочь от семьи!". Часто как раз тот, кто громче всех требует уничтожения семьи, неосознанно привязан к своему детству, проведенному в семье. Такие глашатаи мало пригодны для теоретического и практическо­го решения сложнейшей из всех проблем — замены семей­ных связей общественными. Если не удастся одновременно с созданием саморегулирующегося общества, основанного на принципах рабочей демократии, обеспечить укоренение этих принципов в психической структуре человека, если на длительное время сохранятся чувства семейной привязанно­сти, то неизбежно должна возникнуть и будет все более расширяться трещина между развитием экономики и струк­туры массового сознания, то есть культуры, в таком обще­стве. Переворот в культурной надстройке не происходит потому, что начало, являющееся его носителем, то есть психическая структура человека, не испытывает качествен­ных изменении одновременно с экономическими преобразо­ваниями.

 В работе Троцкого "Вопросы быта" мы находим немало материала, касающегося распада семьи в 1919 — 1920 гг. Констатируются следующие факты.

 Семья, в том числе пролетарская, "ослабла". Этот факт рассматривался на совещании с московскими агитаторами как непреложный, и его никто не оспаривал. Во время совещания ему давались различные оценки: "одни были спокойны, другие сдержанны, третьи нерешительны". Всем было ясно, что наблюдается "какой-то крупномасштабный, весьма хаотичный процесс, который вскоре примет трагиче­ские формы", который еще "вовсе не смог раскрыть скрытые в нем возможности формирования нового, более высокого семейного устройства". Сообщения, указывающие на крах семьи, просачивались и в печать, "даже если это происхо­дило чрезвычайно редко и в общей форме". Многие полага­ли, что в распаде рабочей семьи следовало усматривать проявление "буржуазного влияния на пролетариат". Многие другие считали такое объяснение неправильным. Они пола­гали, что проблема сложнее и глубже. С их точки зрения, влияние буржуазного прошлого и настоящего на пролетариат было естественным. Главный же процесс, по их мнению, надлежало искать в "эволюции самой пролетарской семьи", происходящей в болезненных и кризисных формах, и люди были свидетелями первых, в высшей степени хаотичных этапов этого процесса.

 Наблюдавшие тогда за процессами, протекавшими в об­ласти семейной жизни в послереволюционной России, ви­дели, что первый период разрушения еще далеко не закон­чен. Расшатывание и распад семьи еще шли полным ходом. Повседневная жизнь оказалась гораздо консервативнее эко­номики, в том числе и потому, что она осознавалась гораздо меньше по сравнению с хозяйственными проблемами.

 Далее отмечалось, что распад старой семьи не ограничи­вался самым верхним слоем рабочего класса, то есть комму­нистическим авангардом, слоем, подверженным наиболее сильному воздействию новых отношений, но, выходя за его пределы, проникал и в более глубокие слои. Бытовало и мнение о том, что коммунистический авангард испытал раньше и в более жесткой форме то, что было более или менее неизбежным для рабочего класса в целом.

 Мужчина или женщина все более и более вовлекались в выполнение общественных функций, и тем самым лишалось основы притязание семьи на принадлежность ей того или иного ее члена. Подраставшие дети попадали в коллективы. Так возникала конкуренция между семейными и общественны­ми связями. Но если общественные связи были новы, моло­ды, едва рождались, то семейные гнездились во всех порах повседневной жизни, в каждом проявлении психической структуры. Духовная скудость сексуальных отношений, ха­рактерная для большинства браков, не могла конкурировать с новыми, исполненными жизнерадостности сексуальными отношениями, практиковавшимися в коллективах. И все это происходило на основе прогрессирующего искоренения главной связи в семье — материальной власти мужчины над женой и детьми. Экономическая связь разорвалась, а с ней разрушились и сексуальные препятствия к освобождению. Но это еще не означало "сексуальной свободы".

 Внешняя свобода, позволяющая достичь сексуального счастья, еще не есть само сексуальное счастье. Его достиже­ние предполагает прежде всего психическую способность создавать счастье и наслаждаться им. Но в семье на место генитальных потребностей большей частью приходили зави­симости, напоминающие младенческие или болезненные сексуальные привычки. Это были потребности, оснащенные всей силой сексуальной энергии, но разрушавшие любую биологически нормальную оргастическую способность к пе­реживанию. Члены семьи сознательно или бессознательно ненавидели друг друга и заглушали ненависть судорожной любовью или клейкой зависимостью, которая едва ли могла замаскировать свое происхождение из скрытой ненависти. В эпицентре проблем семейных отношений стояла неспособность искалеченной в генитальном и сексуальном отноше­нии женщины с ее неготовностью к экономической само­стоятельности, позволяющей отказаться от защиты со сторо­ны семьи, оборачивающейся рабством, и от суррогатного удовлетворения, которое давало ей господство над детьми.

 Женщина, вся жизнь которой характеризовалась убоже­ством сексуальных отношений и экономической зависимо­стью, видела в выращивании детей смысл своего существо­вания. Она воспринимала любое, даже благотворное для детей, ограничение семейных отношений как нанесение ей тяжелого ущерба и умела оказывать таким действиям силь­ное сопротивление. Это сопротивление вполне понятно, и с ним приходилось считаться. В романе Гладкова "Новая зем­ля" со всей ясностью показано, что трудности борьбы за создание коллектива нельзя хотя бы приблизительно срав­нить с тяжелой борьбой женщины за дом, семью и детей. Коллективизация жизни вначале происходила под воздейст­вием сверху, посредством декретов и при поддержке револю­ционной молодежи, разорвавшей путы родительского авто­ритета. Но препятствия, порождавшиеся семейными связя­ми, с каждым шагом, который средний представитель массы хотел сделать в направлении к коллективизации, давали себя знать, проявляясь, в первую очередь, в его собственных неосознанных чувствах зависимости от семьи и тоске по ней.

 Трудности и конфликты, возникающие в маленьком мирке повседневной жизни, коренились не в каком-то "слу­чайном", "хаотическом" состоянии, сложившемся из-за "не­разумия" или "безнравственности" людей. Эта ситуация вполне согласуется с законом, который определяет отноше­ния между формами сексуальности и общественной органи­зации.

 В первобытном обществе, которое было структурировано на основе коллективистских принципов "первобытного ком­мунизма", единицей социальной структуры является клан, сумма всех кровных родственников, происходящих от одной праматери. Внутри этого клана, представляющего собой и экономическую единицу, существует только внутренне сла­бый парный брак. В той мере, в какой ввиду коренных экономических изменений кланы подчиняются зародышу патриархальной семьи вождя, начинается и разрушение кла­на семьей. Семья и клан приходят в антагонистическое противоречие друг с другом. Чем дальше, тем больше семья занимает место клана в качестве экономической единицы, становясь тем самым точкой кристаллизации патриархата. Вождь в клановой организации, зиждущейся на материнском праве, не занимавший первоначально никакой антагонисти­ческой позиции по отношению к клановому обществу, по­степенно становится патриархом семьи, получает благодаря этому экономические преимущества и шаг за шагом превра­щается в патриарха всего племени. Впервые возникает, как было доказано, классовое противоречие между семьей вождя и подчиненными ему кланами племени. Следовательно, пер­выми классами были семья вождя, с одной стороны, и род — с другой.

 По мере развития материнского права в отцовское, семья получает наряду со своими экономическими функциями и другие, более значительные. Речь идет об изменении места человека в социальной структуре, о его превращении из свободного члена клана в угнетенного члена семьи. Этот процесс наиболее отчетливо выражен в современной боль­шой индейской семье. Обособляясь от клана, семья стано­вится не только организацией, где формируются первона­чальные классовые отношения, но и институтом социально­го угнетения в границах семьи и вне их. Возникающий таким образом "человек семьи" начинает, изменяя свою психоло­гическую структуру, воспроизводить формирующуюся пат­риархальную классовую организацию общества. Важнейший механизм этого воспроизводства — поворот от положитель­ного отношения к сексуальности к ее подавлению, а его основа — материальное превосходство, которого добился вождь.

 Подытожим вкратце суть этого психического поворота: на место свободных, добровольных, движимых только общи­ми жизненными интересами отношений между членами одного клана и племени приходит противоречие между эко­номическими, а с ними и сексуальными интересами. На место добровольной работы приходит требование выполне­ния этой работы и бунт против требования, на место естест­венной социальной общности — моральное требование, на место воинства, основанного на боевом товариществе, — дружина, строящаяся на авторитарных началах, место добро­вольного счастливого любовного союза занимает "душевный долг", клановая солидарность уступает место семейной свя­зи, одновременно с появлением которой возникает и бунт против нее.

 Жизнь, упорядоченная сексуально-экономическими ме­тодами, заменяется сексуальными ограничениями, а с ними впервые появляются душевные заболевания и половые из­вращения. Биологический организм, обладающий естествен­ной силой и уверенностью в себе, становится беспомощным, испытывает нужду в защите, боится высшей силы. Естест­венная оргастическая сила уступает место мистическому экстазу, будущим "религиозным переживаниям", и неутоли­мой тоске, вызванной состоянием вегетативной нервной системы. Ослабленное "Я" каждого ищет опоры в помощи и идентификации с племенем, постепенно превращающимся в "нацию" с вождем, который, в свою очередь, постепенно становится патриархом племени, а в конце концов и коро­лем. Рождение структуры подданных совершилось, и закреп­лено укоренение порабощения человека в этой структуре.

 Согласно постулатам, сформулированным Марксом в "Коммунистическом манифесте", одной из главных задач социальной революции является упразднение семьи. То, что здесь раскрывается в качестве теоретического положения, сформулированного в результате исследования процессов общественного развития, нашло позже свое подтверждение на примере развития общественной организации в Совет­ском Союзе. Место семьи начала занимать общественная организация, имевшая определенные черты сходства с кла­ном первобытного общества, а именно: социалистический коллектив на предприятии, в школе, в колхозе и т.д. Но социальная революция в Советском Союзе на первой своей фазе открывает перед нами новый поворот этого процесса — восстановление первобытно-коммунистических отноше­ний на более высоком, цивилизованном уровне, перелом от отрицания сексуальности к положительному отношению к ней.

 Различие между кланом доисторических времен и кол­лективом при коммунизме заключается в том, что первый базируется на кровном родстве и в этом качестве становится экономической единицей. Социалистический же коллектив при коммунизме состоит из людей, не связанных кровным родством, и основывается на выполнении совместных эко­номических функций. Он возникает как экономическая еди­ница и с неизбежностью ведет к формированию личных отношений, которые характеризуют или, лучше сказать, на­чинают характеризовать его как сексуальный коллектив. Подобно тому, как в первобытном обществе семья разрушила клан, в коммунизме экономический коллектив разрушает семью, которая начала "крошиться" уже в условиях капита­листического кризиса.

 Процесс приобретает обратное направление. Если семья укрепляется в идеологическом или структурном отношении, то развитие коллектива тормозится. Если преодолеть тормо­жение не удается, то коллектив саморазрушается, не будучи в силах преодолеть границы структуры характера человека, ориентированной на семью. Так происходило, например, в молодежных коммунах (см. ч. II, гл. V). Процесс, происхо­дящий в начале развития коммунизма, можно охарактеризо­вать как конфликт между экономическим коллективом с присущей ему тенденцией положительного восприятия сексу­альности и сексуальной самостоятельности, с одной стороны, и структурой индивидов, характеризующейся индивидуали­стически-семейственной ориентацией, боязнью сексуальных отношений, — с другой.

[««]   Вильгельм Райх "Сексуальная революция"   [»»]

Главная страница