Главная страница | E-mail

1936 год: говорите правду, но как и когда?

 Началась итало-абиссинская война; одно событие стремительно следовало за другим. Никто не знал и не мог знать, какие изменения произойдут в мире в течение следующих месяцев и лет. Рабочие организации не вмешивались в ход событий. Рабочее движение было расколото на международном уровне и либо хранило молчание, либо бессистемно меняло точки зрения. Следует признать, что, несмотря на полную неудачу в области социальных преобразований, Советский Союз (в лице Литвинова) действительно в Женеве вел борьбу за мир. Ожидались новые, невиданные потрясения, и необходимо было подготовиться к ним. Потрясения могли привести к новому решению проблемы социального хаоса. В то же время возможности, заложенные в таких потрясениях, могли остаться неиспользованными, как это произошло в Германии в 1918 и 1933 году. Необходимо было объяснить структурную подготовку к социальным переворотам. Ни в коем случае нельзя было ввязываться в «перетягивание каната» между множеством противоречивых точек зрения на злободневные политические вопросы. Необходимо было дистанцироваться от повседневной политической суматохи и в то же время поддерживать связь с социальными процессами. Особую важность теперь приобрела работа над проблемой структуры личности. В первую очередь необходимо было внести ясность в проблему развития Советского Союза. Миллионы трудящихся в Германии, Англии, Америке, Китае и других странах лихорадочно следили за каждым шагом Советского Союза. Лица, сведущие в массовой психологии, знали, что если разочарование в Советском Союзе прибавится к катастрофе в Германии, то научная борьба за ясность составит существенно важную предпосылку выживания в новой войне.

 Приближалась европейская война, т. е. вторая мировая война на веку одного поколения. Еще оставалось время поразмыслить о тех изменениях, к которым может привести вторая мировая война. Человеческая мысль еще могла вести борьбу с новой бойней и достичь понимания, которое положит конец существованию поджигателей войны. Трудно было сохранить спокойствие и ясность мысли тем, кто знал об этом. Но это необходимо было сделать, так как вторая мировая война, которая началась в Африке и вскоре должна была охватить всю планету, неизбежно должна когда-нибудь закончиться, и тогда народ потребует покончить с поджигателями войны и устранить ее причины. Но в то время еще никто не знал, как осуществить на практике эти требования.

 В 1935 году было ясно, что Советский Союз в своем развитии неизбежно столкнется со значительными трудностями. Хотя политические деятели демократического толка в Германии, Скандинавии и других странах много говорили об этих трудностях, тем не менее они даже не пытались установить их источник. Они не вернулись к подлинно демократическим работам Энгельса и Ленина, чтобы пополнить свои знания об исходных социологических основах советского общества и затем прийти к пониманию его дальнейшего развития. Европейцы не могли игнорировать работы этих первооткрывателей подлинной демократии так же, как подлинные демократы в Америке не могли игнорировать американскую конституцию и основные идеи таких первооткрывателей, как Джефферсон, Линкольн и др. Если Энгельс был выдающимся представителем немецкой демократии, то Ленин был выдающимся представителем русской демократии. Не отвлекаясь на формальности, они устремляли свои помыслы к сути демократии. Их работы не упоминали из боязни попасть в разряд коммунистов или потерять академическое или политическое положение. Энгельс был зажиточным фабрикантом, а Ленин — сыном состоятельного чиновника. В среде «правящего класса» они были диссидентами, стремившимися создать систему подлинной демократии на основе марксистской социальной экономики (которая, между прочим, тоже возникла в «буржуазных кругах»).

 Демократические основы идей Энгельса и Ленина были преданы забвению. Они предъявляли к сознательности европейцев слишком высокие требования, которые, как впоследствии выяснилось, оказались не по силам и русским социологам, и политическим деятелям.

 В настоящее время (1944 г.) невозможно дать характеристику естественной рабочей демократии без учета тех форм, которые она приняла в социально-политических идеях Энгельса и Ленина в период с 1850 по 1920 год. Необходимо учитывать также и те формы, которые она приняла на ранних этапах процесса развития в Советском Союзе в годы с 1917 по 1923. Русская революция была актом огромного социального значения. Поэтому с социологической точки зрения имеет существенно важное значение задержка в ее развитии. Она должна послужить серьезным предостережением сторонникам демократических преобразований. Трудно возлагать большие надежды на чисто эмоциональный энтузиазм русских в их героической борьбе с Гитлером. В 1943 году мотивы этого энтузиазма, которые отсутствовали в годы с 1917 по 1923, имеют двойственную природу. Они продиктованы эгоистическими военными интересами в значительно большей степени, чем стремлением к установлению подлинной демократии.

 Нижеприведенный анализ развития Советского Союза был сделан в 1935 году. Спрашивается, почему результаты анализа не были опубликованы в то время? Для того чтобы ответить на этот вопрос, необходимо дать краткое пояснение. В Европе невозможно было вести практическую работу в области массовой психологии вне рамок партий. Тот, кто вел научные исследования без учета политических интересов и составлял прогнозы, противоречившие партийной политике, рисковал быть изгнанным из организаций и таким образом лишиться связи с массами. В этом вопросе все партии были единодушны. В своей деятельности политическая партия ориентируется не на истину, а на иллюзии, которые обычно соответствуют иррациональной структуре масс. Научные истины даже мешают партийному деятелю выходить из затруднений с помощью иллюзий. Безусловно, как убедительно показало развитие событий в самой Европе (начиная с 1938 года), иллюзии в конечном счете не приносят пользы. Научные истины представляют собой единственно надежные принципы общественной жизни, но применительно к Советскому Союзу они выполняли функцию зародышей, неспособных пробудить общественное мнение и тем более энтузиазм. Они вызывали угрызения совести. Только вторая мировая война смогла повысить восприимчивость к реальным фактам и, что более важно, показать широким кругам трудящихся иррациональную сущность всех форм политики. При установлении какого-либо факта ученого интересует только его применимость, а не желательность. Таким образом, ученый неизбежно вступает в острое противоречие с политикой, которую интересует не применимость факта, а лишь его способность затрагивать интересы той или иной политической группы. Социолог находится в сложном положении, так как, с одной стороны, он должен выполнить свою задачу — открыть и описать реальный процесс, а с другой стороны, ему необходимо сохранить связь с основным социальным движением. Поэтому перед публикацией неудобного фактического материала он должен тщательно взвесить тот эффект, который его точные формулировки произведут на народные массы, находящиеся преимущественно под влиянием политического иррационализма. Научная социальная теория, обладающая определенным интеллектуальным диапазоном, может пробиться через все преграды и превратиться в социальную практику только в том случае, если массы спонтанно претворят ее в жизнь. Общее и спонтанное усвоение рациональных взглядов на существенные потребности общества может состояться после того, как будет полностью исчерпан потенциал устарелых систем мысли и враждебных делу свободы институтов. Но устарелость этих систем в институтов должна быть доступна пониманию каждого человека. Например, благодаря суете политиканов в Соединенных Штатах получило широкое распространение представление о политическом деятеле как раковой опухоли на теле общества. В 1935 году европейцы были далеки от такого представления. Только политический деятель мог определять истинность или ложность того или иного явления.

 Понимание значительных социальных явлений обычно приобретает более или менее явные очертания в среде населения задолго до того, как оно найдет организованное выражение и представительство. В настоящее время (1944 г.) ненависть к политике, в основе которой лежат конкретные факты, приобрела, несомненно, всеобщий характер. Если в такой ситуации группа социологов выдвигает теорию, опирающуюся на результаты наблюдений и формулировки, которые адекватно отражают объективные социальные процессы, то такая теория должна непременно соответствовать доминирующим настроениям народных масс. Представьте себе развитие двух независимых процессов, которые сходятся в одной точке, т. е. в той точке, в которой социальный процесс и воля масс соединяются с социологическим знанием. Это применимо к существенным социальным процессам во всех странах. Так, например, аналогичные процессы протекали в Америке (1776 г.) во время ее освобождения от владычества Англии и в России во время освобождения общества от царского режима (1917 г.). Отсутствие конкретных социологических работ может вызвать катастрофический эффект. Возможности, заложенные в максимальном развитии социального процесса и воли масс, остаются неиспользованными в случае отсутствия простого научного принципа, способного объединить их. Так обстояло дело в Германии, когда в 1918 году был свергнут кайзер, но подлинная демократия не получила развития.

 Слияние научного и социального процессов приводит к возникновению принципиально нового общественного строя только в том случае, если процесс научного познания развивается на основе старого мировоззрения столь же органично, как социальный процесс развивается на основе жизненных невзгод. Я говорю об органическом развитии потому, что невозможно «изобрести», «придумать» или «планировать» новый строй. Он должен развиваться органически, в тесной связи с практическими и теоретическими данными о жизни человека. Поэтому все попытки «привлечь массы на свою сторону политическими средствами», навязать им «революционные идеи» не достигают цели и приводят лишь к «бессмысленному сотрясанию воздусей».

 Повсюду спонтанно распространилось понимание сущности фашизма, не поддающееся объяснению с чисто экономической точки зрения, и авторитарно-националистической структуры Советского Союза (1940 г.). Ни одна из политических партий не имела к этому никакого отношения. Знание о том, что фашизм имел так же мало общего с классовым подавлением «буржуазии», как «советская демократия» Сталина с социальной демократией Ленина, имело всеобщий и скрытый характер. Стала очевидной неприменимость старых концепций к новым процессам. Непросто было обмануть с помощью политических лозунгов тех, кто непосредственно был связан с существенной жизнью личности или, подобно врачам и педагогам, приобрел точное знание жизни мужчин и женщин различных сословий и национальностей. В наиболее благоприятном положении оказались те, кто неизменно оставались аполитичными и жили только ради своей работы. «Аполитичные» группы европейцев, полностью погруженные в свою работу, были способны понимать существенные социальные открытия. В отличие от них лица, экономически и идеологически идентифицировавшие себя с какой-либо партией, характеризовались косностью и неспособностью понимать новые явления. Защита от попыток разъяснить принципиально новый характер «пролетарского», авторитарно-диктаторского режима проявлялась у таких лиц, как правило, в форме иррациональной ненависти. Если к тому же учесть чисто экономическую ориентацию всех партийных организаций и ориентацию диктаторской политики на иррациональные структуры в психологии масс, тогда нетрудно понять ту максимальную осмотрительность, которую вынужден проявлять ученый, работающий в области массовой психологии. Ему оставалось лишь добросовестно отмечать, подтверждает или опровергает общественное развитие его биопсихологические открытия. Общественное развитие подтверждало их!

 Многие врачи, педагоги, писатели, общественные деятели, молодежь, промышленные рабочие и другие приходили к убеждению, что политический иррационализм неизбежно загонит себя насмерть и потребности в естественной работе, любви и знании войдут в состав массового сознания и массового действия. И тогда не нужно будет вести пропагандистскую кампанию для распространения этой теории. В то время, однако, было невозможно определить размеры и продолжительность катастрофы, к которой приведет политический иррационализм, прежде чем естественное мироощущение трудящихся масс не остановит его развитие.

 После немецкой катастрофы в 1933 году Советский Союз стал быстро возвращаться к авторитарно-националистическим формам правления. Многие ученые, журналисты и руководители рабочих организаций понимали, что это было возвращение к «национализму». Оставалось выяснить, формировался ли этот национализм по фашистскому образцу.

 Термин «фашизм» не более оскорбителен, чем термин «капитализм». Это понятие означает определенный тип массового руководства и массового влияния: авторитарную, однопартийную, а следовательно, и тоталитарную систему, в которой интересы власти преобладают над объективными интересами, а факты искажаются в угоду политическим интересам. Поэтому можно утверждать, что существуют «фашисты-евреи» и «фашисты-демократы».

 Если бы в то время были опубликованы результаты таких наблюдений, советское правительство привело бы их в качестве примера «контрреволюционных тенденций» и «троцкистского фашизма». В большинстве своем население Советского Союза все еще находилось под влиянием революционного порыва 1917 года. Материальное положение народа улучшалось. Не было упоминаний о безработице. Спорт, театр, литература и другие блага культуры стали доступны народу. Те, кто пережил немецкую катастрофу, знал, что доступность для народа так называемых культурных благ ничего не говорит о характере и развитии данного общества. Короче говоря, общедоступность культурных благ ничего не говорила нам о советском обществе. Разумеется, посещение кинотеатров и драматических театров, чтение книг, занятия спортом и чистка зубов имеют важное значение, но они не указывают на различие между диктаторским государством и подлинно демократическим обществом. «Блага культуры общедоступны» и в том, и в другом случае. Основная ошибка социалистов и коммунистов заключалась в том, что они превозносили постройку многоквартирного дома, создание муниципальной транспортной системы или открытие новой школы как «социалистические» достижения. Многоквартирные дома, муниципальный транспорт и школы в определенной мере свидетельствуют о техническом развитии общества. Они не говорят нам о свободе и угнетении членов данного общества, о рациональности и иррациональности мужчин и женщин.

 Поскольку каждое техническое новшество превозносилось в Советском Союзе как «чисто коммунистическое» достижение, у советского народа создавалось впечатление, что ничего подобного не могло существовать в капиталистических странах. Поэтому невозможно было рассчитывать на то, что народ поймет вырождение советской демократии и превращение ее в национализм. Один из основных принципов массовой психологии предписывает не разглашать «объективную истину» просто потому, что это истина.

 Массовая психология в первую очередь ставит вопрос, как обычный трудящийся будет реагировать на тот или иной объективный процесс.

 Такой подход автоматически исключает возможность политических злоупотреблений. Например, если кто-нибудь откроет какую-нибудь истину, он должен подождать, пока не появятся объективные и независимые доказательства данной истины. Если такие доказательства не появятся, тогда открытая истина не является истиной и сохраняет свое существование в качестве одной из возможностей.

 В европейских и других странах многие с тревогой следили за катастрофическим регрессом в Советском Союзе. Около ста экземпляров данного исследования взаимосвязи между «массами и государством» были отправлены сторонникам сексуальной энергетики и психологии масс в Европе, России и Америке. Составленный в 1929 году прогноз о превращении советской демократии в тоталитарную диктатуру опирался на факт умышленного подавления[39] сексуальной революции в Советском Союзе. Сексуальное подавление, как известно, служит для механизации и порабощения масс. Таким образом, во всех случаях авторитарно-моралистического подавления детской и подростковой сексуальности, когда законодательство оказывает такому подавлению поддержку, мы с уверенностью можем заключить, что в развитии данного общества существуют сильные авторитарно-диктаторские тенденции, независимо от разновидности лозунгов, используемых правящими политиканами. С другой стороны, мы можем заключить о существовании в обществе подлинно демократических тенденций в тех случаях, когда мы встречаем сочувственное, жизнеутверждающее отношение к детской и подростковой сексуальности со стороны влиятельных общественных институтов. При этом степень распространения демократических тенденций находится в прямой зависимости от степени распространения таких отношений. Поэтому уже в 1929 году, когда в Советском Союзе начали преобладать реакционно-сексуальные подходы, мы имели все основания заключить о развитии в советском руководстве авторитарно-диктаторских тенденций. Я подробно рассмотрел эту проблему в своей работе «Сексуальная революция». Мои прогнозы получили подтверждение в 1934 году, когда в отношении сексуальности вновь были приняты реакционные законы.

 В то время я не знал о появлении в Соединенных Штатах нового подхода к сексуально-энергетическим вопросам, который впоследствии обеспечил возможность признания правомерности сексуальной энергетики.

 Мы попросили коллег, которым были отправлены экземпляры настоящей брошюры, тщательно обдумать содержание брошюры и в случае согласия передать ее другим социологам, способным понять противоречивый характер развития Советского Союза. При этом настоятельно рекомендовалось воздерживаться от публикаций и зачитывания брошюры на массовых собраниях. Сам ход событий должен был определить время, когда можно будет начать ее публичное обсуждение. В период с 1935 по 1939 год росло число ведущих социологов, которые приходили к пониманию точки зрения массовой психологии на причину отката Советского Союза к авторитарным формам правления. Это понимание заняло место чувства бесплодного негодования по поводу «отката». Ученые начали понимать, что в своем развитии Советский Союз потерпел крах, наткнувшись на авторитарные структуры народных масс; этот факт остался без внимания со стороны советского руководства. Это понимание имело огромное значение.

[««]   Вильгельм Райх "Психология масс и фашизм"   [»»]

Главная страница