 |
 |
|
| |||
| Главная страница | E-mail |
В декабре 1920 г. Фрейд прислал ко мне на лечение студента, страдавшего навязчивыми мыслями и счетом, навязчивыми анальными фантазиями, учащенным онанизмом в сочетании с тяжелыми неврастеническими симптомами: болями в позвоночнике и затылке, рассеянностью и тошнотой. Я лечил его много месяцев. Навязчивые размышления быстро перешли в навязчивые ассоциации. Дело казалось совсем безнадежным, но вдруг проявилась кровосмесительная фантазия, и пациент в первый раз совершил онанистический акт, закончившийся полным удовлетворением. Все симптомы внезапно исчезли, но постепенно вновь вернулись. При повторной мастурбации с получением удовлетворения симптомы опять исчезли, но вскоре проявились снова. Это повторялось на протяжении многих недель. В конце концов пациенту удалось обнаружить и пережить чувство вины, вызванное онанизмом, и скорректировать некоторые вызывающие страдания стереотипы поведения. После этого состояние пациента стало заметно улучшаться и через девять месяцев он был вполне здоров и работоспособен. Я был в курсе его состояния на протяжении шести лет: мой пациент женился и был здоров.
Одновременно с этим случаем я лечил кельнера, страдавшего полной неспособностью к эрекции. Лечение шло очень гладко. На третий год мне удалось безупречно точно реконструировать «изначальную сцену». Будучи ребенком, он мог видеть из соседней комнаты, как его мать рожала. В сознание глубоко врезалось впечатление от большого кровоточащего отверстия между ногами. От этого у него осталось ощущение «пустоты» в собственных гениталиях.
В соответствии с тогдашним уровнем психоаналитического знания я, несомненно, поступил правильно, связав отсутствие эрекции с тяжелым травматическим впечатлением от «кастрированных» женских половых органов. Лишь несколько лет назад я начал принимать во внимание и понимать «чувство пустоты в половых органах», которое испытывали мои пациенты. Оно соответствует лишению биологической энергии. Тогда же я неправильно оценивал общую сущность моего больного. Он был очень спокоен, аккуратен, «послушен» и делал все, что от него требовали. Он никогда не возбуждался. На протяжении трех лет лечения он ни разу не пришел в ярость и не высказал критических замечаний. В соответствии с обычными понятиями этот больной имел, следовательно, вполне «упорядоченный», «приспособленный» характер с единственным тяжелым симптомом («моносимптоматический невроз»). Я сообщил об этом случае на заседании Технического семинара и удостоился похвалы за правильное раскрытие «изначальной сцены». Я дал полное теоретическое разъяснение симптома отсутствия эрекции. Так как пациент был усерден и аккуратен — как говорили, «приспособлен к реальности», — никому даже в голову не пришло, что именно это спокойствие в аффективной жизни, эта непоколебимая уравновешенность как раз и была той тяжело больной почвой в структуре характера, на которой смогла сохраняться эректорная импотенция. Старшие коллеги оценивали проведенную мной аналитическую работу как правильную и полную.
С заседания я ушел недовольным. Если все было настолько правильно, то почему же ничего не изменилось к лучшему в состоянии пациента? Здесь должен был существовать какой-то пробел, который никто из нас не понимал. Через несколько месяцев я выпустил больного, так и не добившись успеха. Он принял этот результат с таким же стоическим спокойствием, с каким переносил и все лечение. Из опыта работы с этим больным у меня в памяти осталось важное понятие для анализа характера — «аффективный барьер». Я натолкнулся на связь формирования человеческого характера, которое происходит под воздействием эмоционального охлаждения, с отмиранием генитальных ощущений.
Это было время, когда для психоаналитического лечения требовались все более длительные сроки. Когда я начал практиковать, шесть месяцев уже считались чем-то само собой разумеющимся. Распространялось представление о том, что два и более года лечения совсем неплохи. Неврозы считались, как известно, сложными и тяжелыми заболеваниями. Фрейд написал ставшую знаменитой «Историю детского невроза» из опыта наблюдения над одним больным, которого пришлось лечить целых пять лет. Конечно, Фрейд постиг на этом опыте весь мир переживаний ребенка, но психоаналитики делали из нужды добродетель. Абрахам утверждал, например, что понимание хронической депрессии требует многих лет. «Пассивная» техника была, по его словам, единственно правильной. Коллеги, иронизируя, подсмеивались над своей потребностью впасть в сон во время лечения. Если у пациента часами не возникали ассоциации, то аналитикам приходилось много курить, чтобы не уснуть. Были аналитики, даже развивавшие на этой основе великолепные теории. Если больной молчал, то часами или даже неделями молчали и они — в соответствии с представлением о «реализованной технике». Я чувствовал с самого начала принципиальную неправильность такого подхода, но пытался сам следовать этой «технике», не достигая при этом результатов. Больные демонстрировали лишь глубокую беспомощность, нечистую совесть и соответствующее этому упрямство. Остроты — например об аналитике, очнувшемся во время сеанса и обнаружившем, что диван пуст, — мало чему помогали. Столь же мало пользы приносили глубокомысленные объяснения вроде тех, что аналитик может, мол, во время сеанса спокойно задремать, так как его подсознание бодрствует в глубокой заботе о пациенте. Более того, оно якобы обладает свойством продолжать действовать при пробуждении во время сеанса там, где находилось подсознание пациента. Все это производило угнетающее и безнадежное впечатление. С другой стороны, я понял предостережения Фрейда об опасности терапевтического тщеславия. Много лет спустя я понял и то, что многие утверждения психоаналитиков были неправильны. Сам Фрейд после открытия бессознательных механизмов вначале питал надежду, что это станет началом движения к каузальной психотерапии, позволяющей уверенно лечить, но он обманулся, и велико же должно было быть его разочарование! Его вывод о необходимости продолжения исследований был правилен, безосновательные же и тщеславные надежды на терапевтические результаты не способствовали познанию новых фактов. Я столь же мало, сколь и другие, ощущал те пространства познания, в которые должны были привести продолжающиеся исследования. Я не осознавал тогда также, что странное поведение психоаналитиков при решении вопросов терапии вызывалось страхом перед социальными последствиями психоанализа. Речь шла о следующих вопросах:
1. Является ли полным фрейдовское учение о неврозах?
2. Возможна ли естественнонаучная теория терапии и техники?
3. Является ли правильным и полным фрейдовское учение о возникновении инстинктов и каковы его недостатки?
4. Откуда проистекает необходимость вытеснения сексуальности, то есть неврозы?
В этих вопросах в зародыше содержалось все то, что позже было названо сексуальной экономикой. Эти систематизирующие вопросы я могу ставить сегодня, глядя назад, в то время, когда любой из них, будь он сознательно сформулирован тогда, навсегда удержал бы меня от какого-либо дальнейшего исследования. Я счастлив, что был тогда наивен, ничего не знал о последствиях постановки такого рода вопросов, простодушно занимался психоаналитической клинической работой, исполненный веры в то, что действую во имя Фрейда и дела его жизни. Теперь, учитывая глубокую связь прошлого с делом моей жизни, я ни минуты не сожалею, что эта позиция, не особенно проникнутая уверенностью в себе, позже принесла мне немалые страдания. Ведь она была предпосылкой моих позднейших открытий.
Я напоминаю, что пришел к Фрейду от сексологии. Поэтому неудивительно, что я с гораздо большей симпатией воспринял его теорию «актуальных неврозов», которые называл «неврозами застойной сексуальности», чем «толкование смысла» симптомов при «психоневрозах». Эта теория представлялась мне более естественнонаучной, чем «толкование смысла». Фрейд называл актуальными неврозами заболевания, вызванные непосредственными нарушениями половой жизни. Невроз страха и неврастения были, по его мнению, заболеваниями, у которых отсутствовала «психическая этиология». Они, как полагал Фрейд, были непосредственным выражением застойной накопленной сексуальности. Они действовали так же, как токсические нарушения. Фрейд предполагал наличие «химических сексуальных веществ», которые, неправильно «разлагаясь», вызывают нервное сердцебиение, нарушение сердечного ритма, острые приступы страха, обильный пот и другие расстройства в функционировании вегетативного аппарата. Фрейд был далек от прямого связывания невроза страха с вегетативной системой. Он утверждал, основываясь на клиническом опыте, что невроз страха возникает из-за полового воздержания или прерывания полового акта. Его следовало отличать от неврастении, которая, в противоположность сказанному, возникает из-за «сексуальных злоупотреблений», то есть неупорядоченной сексуальности, например из-за слишком частой мастурбации. Ее симптомами были боли в спине и крестце, головные боли, общая возбудимость, нарушения памяти и внимания и т. д. Таким образом, Фрейд подразделял болезненные состояния, не поддававшиеся пониманию официальных неврологии и психиатрии, в зависимости от имевшейся дисгармонии сексуального происхождения. Это привело к нападкам на него со стороны психиатра Левенфельда, который, как и сотни других его коллег, вообще отрицал сексуальную этиологию неврозов. Фрейд опирался на официальную клиническую терминологию. Он полагал, что такие термины, как психоневрозы, в особенности же истерия и невроз навязчивых состояний, не раскрывали психического содержания. Он полагал, что в симптомах этих заболеваний всегда проявлялось конкретно улавливаемое содержание, в том числе всегда сексуальное, но это понятие должно трактоваться более широко и разумно.
В центре каждого психоневроза стояли кровосмесительные фантазии, а также страх повреждения гениталий. Заметим, что речь идет о детских и бессознательных сексуальных представлениях, выразившихся в психоневротическом симптоме. Фрейд очень резко различал актуальные неврозы и психоневрозы. На переднем плане в клинической психоаналитической работе стояли, разумеется, психоневрозы. Актуальные неврозы следовало, по Фрейду, лечить, ликвидируя вредоносные сексуальные манипуляции. В применении к неврозу страха это означало, например, отказ от воздержания или прерывания полового акта, в применении к неврастении — от чрезмерного онанизма. Напротив, психоневрозы Фрейд требовал лечить с помощью психоанализа. Несмотря на это жесткое различие, он допускал существование связи между двумя группами неврозов, полагая, что каждый психоневроз группируется «вокруг актуально-невротического ядра». Я опирался в своих исследованиях застойного страха на последнее, очень убедительное, положение. Фрейд впоследствии больше ничего не публиковал на эту тему.
Фрейдовский актуальный невроз означает биологически неверное направление сексуальной энергии. Ей закрывается доступ к сознательности и моторике. Актуальный страх и нервные симптомы, обусловленные непосредственно биологическими причинами, представляют собой, так сказать, злокачественные разрастания, питаемые сексуальным возбуждением, не нашедшим выхода. Но и странные образования в душе, которыми являются неврозы навязчивых состояний и истерии, также выглядели как бессмысленные с биологической точки зрения злокачественные разрастания. Откуда получают они свою энергию? Несомненно, из «актуально-невротического ядра» накопленной застойной сексуальности. Она, следовательно, Должна была быть и источником энергии для психоневрозов.
Иной интерпретации указание Фрейда не поддавалось. Только эти данные и могли быть правильными. Как помеха действовало возражение, которое большинство психоаналитиков выдвигало против учения об актуальном неврозе. Они утверждали, что актуальных неврозов вовсе не существует. Нужно было доказать наличие душевного содержания и в так называемом «свободно плавающем страхе». Такую аргументацию выдвигал Штеккель. По его мнению, все виды страха и нервных нарушений были обусловлены душевными, а не соматическими причинами, как утверждают, когда речь идет об актуальных неврозах. Штеккель, как и другие, не видел фундаментального различия между психосоматическим возбуждением и душевным содержанием симптома. Фрейд не разъяснил противоречия, но он придерживался этого различия. Напротив, я в психоаналитической амбулатории наблюдал множество органических симптомов. Правда, нельзя было отрицать, что и симптомы актуального невроза имели психическую надстройку. Чистые актуальные неврозы встречались редко. Граница между разными видами неврозов была не столь четкой, как полагал Фрейд. Пусть такие специальные научные вопросы покажутся дилетантам неважными, но на деле окажется, что в них скрывались важнейшие проблемы человеческого здоровья. Следовательно, в психоневрозе определенно имеется ядро застойного невроза, а застойный невроз имеет психоневротическую надстройку. Так имело ли различие вообще какой-нибудь смысл? Не шла ли речь только о количественных вопросах?
В то время как большинство аналитиков приписывало все психическому содержанию невротических симптомов, ведущие психопатологи, как, например, Ясперс в своей «Психопатологии», вообще отрицали естественнонаучный характер психологического истолкования смысла, а тем самым и психоанализа. «Смысл» душевной позиции или действия можно было, по их мнению, постичь только с помощью «гуманитарных», а не естественных наук. Утверждали, что естественные науки имеют дело только с душевными количествами и энергиями, а гуманитарные науки — с душевными качествами. Моста между количественными и качественными параметрами, как утверждали эти люди, не было. Речь шла о решающем вопросе, о естественнонаучном характере психоанализа и его методов. Иными словами, может ли вообще существовать естественнонаучная психология в строгом смысле слова? Может ли психоанализ претендовать на роль естественнонаучной психологии, или он представляет собой только одну из многих отраслей гуманитарного знания?
Фрейду не было дела до этих методических вопросов, и он беспечно публиковал результаты своих клинических наблюдений. Он не любил философских дискуссий, мне же, напротив, приходилось бороться против такого рода аргументов. Нас хотели причислить к духовидцам и тем самым разделаться с нами, а мы знали, что впервые в истории психологии занимаемся естественной наукой, и хотели, чтобы нас воспринимали всерьез. Только в тяжелой борьбе за выяснение этих вопросов с помощью дискуссий оттачивалось то острое оружие, с помощью которого я позже внес свою лепту в защиту дела Фрейда. Я думал, что если «естественной наукой» считать только экспериментальную психологию, представленную направлением Вундта и занимающуюся количественным измерением реакций, то тогда психоанализ, поскольку он не пользуется количественными методами исследования, а только описывает и конструирует смысловые связи между оторванными друг от друга психическими явлениями, нельзя причислить к естественнонаучным методам. Но скорее так называемая естественная наука является ложной. Ведь Вундт со своими учениками ничего не знал о человеке в его живой реальности, оценивая человека лишь на основе времени, которое ему необходимо потратить, чтобы ответить на слово-раздражитель «собака». Они делают это еще и сегодня, а мы оценивали человека в зависимости от того, как ему удается урегулировать конфликты, возникающие в жизни, в соответствии с какими мотивами он действует. Наша аргументация подразумевала необходимость конкретного постижения фрейдовского термина «психическая энергия» или даже включение его в общее понятие энергии.
Трудно против абстрактных философских аргументов привести факты. Венский философ и физиолог Адлере отказывался заниматься вопросом о несознательной душевной жизни, так как якобы допущение «несознательного» было «в философском смысле неверным с самого начала». Я слышу подобные возражения еще и сегодня. Когда я утверждаю, что и после высокой степени стерилизации вещества могут жить, мне говорят, что предметное стекло было грязным и вообще там наблюдалось «броуновское движение». Тот факт, что грязь на предметном стекле очень легко отличается от бионов, а броуновское движение от вегетативного движения, не принимается во внимание. Короче говоря, «объективная наука» сама по себе является проблемой.
Выйти из этой неразберихи мне неожиданно помогли некоторые клинические наблюдения над случаями, подобными тем двум больным, о которых шла речь выше. Постепенно стало ясно, что сила психического представления зависит от моментального телесного возбуждения, с которым оно связано. Аффект возникает из инстинктов, а значит — в телесной сфере. Напротив, представление является в высшей степени «психическим», нетелесным образованием. Так как же «нетелесное» представление связано с «телесным» возбуждением? При полном сексуальном возбуждении представление о половом акте живо и настоятельно. Напротив, в течение некоторого времени после удовлетворения оно не воспроизводится, будучи «мутным», бескрасочным и как бы расплывчатым. Здесь должна скрываться загадка отношения психогенного невроза страха к психогенному психоневрозу.
Мой пациент после сексуального удовлетворения мгновенно потерял все психические симптомы невроза навязчивых состояний. С наступлением нового возбуждения возвращались до повторного удовлетворения и симптомы. Напротив, второй пациент все точно проработал в душевной сфере, что от него и требовалось, но сексуальное возбуждение не наступало. Лечение не повлияло на неосознанные представления, которые обусловливали его неспособность к эрекции. Дело наполнялось жизнью.
Я понял теперь, что психическое представление, которому свойственна лишь очень небольшая степень возбуждения, может спровоцировать нарастание возбуждения. Это спровоцированное возбуждение, со своей стороны, делает представление живым и настоятельным. При отсутствии возбуждения сходит на нет и представление. При отсутствии осознанного представления о половом акте, что имеет место, например, в случае застойного невроза из-за морального торможения, возбуждение связывается с другими представлениями, которые могут быть осмыслены более свободно. Отсюда я делал вывод: застойный невроз является физическим нарушением, которое вызвано неудовлетворенным и потому неверно направленным половым возбуждением. Без душевного же торможения половое возбуждение никогда не могло бы быть неверно направлено. Меня удивляло, что Фрейд не обратил внимание на данное обстоятельство. Если препятствие однажды породило застой сексуальности, то может вполне случиться, что этот застой усилит торможение и заново активизирует детские представления вместо нормальных. Детские представления, сами по себе не болезненные, могут, так сказать, вследствие актуального торможения содержать слишком много сексуальной энергии.
Если это произошло, то такие представления становятся настойчивыми, приходят в противоречие с душевной организацией взрослого и должны подавляться с помощью вытеснения. Так на основе поначалу «безобидного» сексуального торможения, обусловленного актуальной ситуацией, возникает хронический психоневроз со свойственным ему инфантильным содержанием сексуальных переживаний. В этом суть описанной Фрейдом «регрессии к детским механизмам». Описанный механизм проявлялся во всех случаях, с которыми я имел дело. Если невроз существовал не с самого детства, а проявлялся позже, то «нормальное» торможение сексуальности или трудности половой жизни регулярно порождали рассеянность, и этот застой активизировал кровосмесительные желания и сексуальные страхи.
Следующий вопрос звучал так: являются ли сексуальная заторможенность и обычное отрицание сексуальности, стоящие у начала хронического заболевания, «невротическими» или «нормальными»? Никто об этом не говорил. Сексуальная заторможенность благовоспитанной девушки из буржуазной семьи казалась чем-то само собой разумеющимся. Я думал точно так же. Это означало, что вначале я вообще не размышлял об этом факте. Если молодая жизнерадостная женщина, живущая в браке, не приносящем удовлетворения, заболевала застойным неврозом, если у нее появлялся сердечный страх, то никто не задавался вопросом о торможении, мешавшем ей достичь сексуального удовлетворения. Со временем могли развиться настоящие истерия или невроз навязчивых состояний. Первым поводом к их возникновению было моральное торможение, движущей силой — неудовлетворенная сексуальность.
В этой точке, разветвляясь, появлялись многочисленные возможности решения проблемы, но было трудно взяться за их быстрое и энергичное осуществление. Семь лет я верил, что работаю в полном соответствии с принципами фрейдовского направления. Никто не предчувствовал, что с постановкой названных вопросов началось пагубное переплетение в принципе несовместимых научных воззрений.
[««] Вильгельм Райх "Функция оргазма" [»»]
