Главная страница | E-mail

 Оказалось, что примерно 70% посетителей шести венских сексуальных консультаций, находившихся в моем ведении, нуждались в лечении. Только у 30% страдавших более легкими застойными неврозами были достигнуты улучшения состояния благодаря консультациям и социальной помощи. Это означало, что при сексуально-гигиеническом обеспечении, охватывающем все население, в лучшем случае только около 30% пациентов можно было излечить в результате быстрого врачебного вмешательства. Остальная часть — примерно 70% (больше среди женщин, меньше у мужчин) — нуждалась в воздействии на глубинные структуры души, которое в любом случае при сомнительном успехе потребовало бы в среднем от двух до трех лет. Ставить перед социально-политической работой такую цель не имело смысла. Психическая гигиена на этой индивидуальной основе была лишь опасной утопией.

 Ситуация требовала четких и обширных общественных мер но профилактике неврозов. Хотя принципы этих действий и средства для их осуществления и можно было разработать так же, как пытаются победить эпидемию, опираясь на опыт лечения одного зараженного, различие между той и другой ситуациями очень велико. Оспу предотвращают с помощью быстрых прививок. Когда же речь идет о предотвращении неврозов, то перед нами разворачивается мрачная, устрашающая перспектива необходимости принятия большого числа трудновыполнимых, но необходимых мер. Некоторую перспективу открывает только возможность разрушения источников невротического бедствия.

Где источники невротической эпидемии?

 Этот источник следует искать прежде всего в авторитарном семейном воспитании, ориентированном на вытеснение сексуальности с неизбежным в этом случае конфликтом между ребенком и родителями. Такой конфликт порождает генитальный страх. Именно потому, что Фрейд был прав с клинической точки зрения, я смог сделать те выводы, к которым пришел. Мне также удалось разрешить неясный до тех пор вопрос — о корреляции сексуальных отношений между ребенком и родителями с общим социальным и сексуальным угнетением. Речь шла о фактах, характеризовавших всю систему воспитания, и проблема переместилась в иную плоскость.

 Следовало признать со всей отчетливостью, что люди становились невротиками в массовом масштабе. Интересней был вопрос о том, как люди при господствующих условиях воспитания смогли остаться здоровыми! В разгадывание этой куда более интересной загадки надо было включить и проанализировать всю проблему отношений между авторитарным семейным воспитанием и сексуальным угнетением.

 Родители подавляли сексуальность детей и подростков, бессознательно действуя по поручению авторитарного, механизированного общества. У детей, которым из-за принудительного аскетизма, а отчасти из-за безработицы был закрыт путь к нормальной жизнедеятельности, формировалась клейкая, проникнутая беспомощностью и чувством вины привязанность к родителям. Это в свою очередь блокирует их освобождение из детской ситуации со всеми свойственными ей сексуальными страхами и торможениями. Воспитанные таким образом дети, став взрослыми, страдают неврозами характера, воспроизводят душевное заболевание, вызывая его у собственных детей. Так продолжается из поколения в поколение. Так продолжается существование консервативной традиции, проникнутой страхом перед жизнью. Как же люди вопреки этому могут быть и оставаться здоровыми?

 Теория оргазма дала ответ: случайные или определенные социальным устройством обстоятельства позволяют какой-то части людей подняться до генитального удовлетворения, которое, в свою очередь, не только устраняет источник энергии невроза, но и ослабляет привязанность к детской ситуации. Таким образом, несмотря на невротическую ситуацию в семье, могут появляться здоровые люди. Половая жизнь молодежи, родившейся в 1940 г., свободнее, но и конфликтнее, чем у молодежи, родившейся в 1900 г. Здоровый человек отличается от больного не тем, что он не переживает семейный конфликт или сексуальное угнетение. Странное, но возможное в данном обществе совпадение обстоятельств: индустриальное обобществление труда и определенное отношение к жизни, интуитивное, основанное на сексуально-экономических принципах, — позволяет человеку освободиться от оков принудительной морали. Остается открытым вопрос о последующей судьбе этих здоровых людей, которым жить в таком обществе, конечно, непросто. Во всяком случае, с помощью «спонтанной органотерапии невроза», как я назвал оргастическое разрешение напряжений, они преодолевали как болезненную привязанность к семье, так и воздействие сексуального убожества, существующего в обществе. В обществе имеется определенный слой людей, живущий и действующий не сплоченно, без связи его представителей друг с другом. Это слой обладателей генитальных характеров, которым свойственна естественная сексуальность. Они встречаются довольно часто в рядах индустриального пролетариата.

 Массовая эпидемия неврозов порождается на трех этапах человеческой жизни: под воздействием невротической атмосферы родительского дома в раннем детстве, в период полового созревания и, наконец, в принудительном браке, следующем строгим понятиям брачной морали.

 На первом этапе массовый вред приносит строгое и преждевременное воспитание чистоплотности и приучение к послушанию, к абсолютному повиновению и тихой благовоспитанности. Они подготавливают послушание ребенка по отношению к важнейшему в следующем периоде запрету — запрету онанизма. Другие препятствия развитию детей могут варьироваться, названные же типичны. Торможение естественной детской сексуальности, наблюдаемое во всех слоях населения, создает плодотворную почву для фиксации на невротической атмосфере родительского дома, на «родном». Так возникает несамостоятельность мышления и действия. Душевная подвижность и сила идут рука об руку с сексуальной живостью и являются ее предпосылкой. Точно так же душевные заторможенность и неотесанность предполагают сексуальное торможение.

 В период полового созревания повторно применяется вредный воспитательный принцип, что ведет к душевному дискомфорту, чувству безысходности и заключению характера в панцирь. Это происходит на солидной основе предшествующего торможения детских импульсов. Проблема полового созревания является общественной, а не биологической или обоснованной конфликтом между ребенком и родителями, как полагает психоанализ. Молодые люди, нашедшие путь в реальную жизнь с ее сексуальностью и трудом, ослабляют невротическую привязанность к родителям. Другие же под тяжелым воздействием сексуального угнетения возвращаются к детской ситуации. Поэтому неврозы и психозы большей частью проявляются в пубертатный период. Статистические исследования д-ра Бараша о длительности брака в соответствии с моментом начала генитальной половой жизни подтверждают существование тесной связи требования верности в браке с требованием аскетизма. Чем раньше половозрелый человек начинает половую жизнь, приносящую удовлетворение, тем менее он будет способен подчиниться строгому требованию: «Только один партнер, и пожизненно». К этой констатации можно относиться как угодно, но речь идет о факте, который больше нельзя оспорить. Он свидетельствует о том, что требование аскетизма выдвигается перед молодежью для того, чтобы сделать ее поддающейся влиянию и способной к вступлению в брак. Это требование позволяет достичь именно такого резулътата. Одновременно оно порождает самую настоящую сексуальную импотенцию, разрушающую браки и обостряющую брачный кризис.

 Разрешать в законодательном порядке юноше вступление в брак вечером того дня, когда ему исполнилось 16 лет, показывая таким образом, что в данном случае половая жизнь не во вред, и одновременно требовать «аскетизма до брака», даже если по экономическим соображениям его можно будет заключить только в 30 лет, — значит лицемерить. Так «половой акт в раннем возрасте» превращается в нечто «вредное или аморальное». С этим невозможно согласиться, как и примириться с неврозами и извращениями, порождаемыми таким подходом. Частичным выходом является терпимое отношение к онанизму, ведь речь идет об удовлетворении телесных требований расцветающей молодости. Пубертатный период есть сексуальное созревание и поначалу не что иное. Так называемое «культурное половое созревание», о котором рассуждает эстетическая психология, — это, мягко говоря, болтовня. Обеспечение возможности получения сексуального счастья в жизни созревающей молодежи является центральным пунктом профилактики неврозов.

 Функция каждого молодого поколения — представлять следующую ступень цивилизации. Поколение родителей пытается удержать молодежь на своей ступени культуры. Это мотивируется большей частью иррациональными соображениями, так как старшие впадают в отчаяние, чувствуют брошенный им вызов, когда молодежь показывает, чего не сумели достичь родители. Поэтому типичный бунт молодых людей против родительского дома является не невротическим эпизодом пубертатного периода, а подготовкой к выполнению необходимой общественной функции, которая будет позже возложена на молодежь. Поколению, вступающему в жизнь, приходится всякий раз отвоевывать право на поступательное движение. Какие бы связанные с эволюционным развитием задачи ни стояли перед каждым молодым поколением, их решение тормозится страхом старших перед сексуальностью и боевым настроем, присущими молодости.

 Меня упрекали в том, что я впал в утопию, желая убрать из жизни все неприятное и сохранить одно только удовольствие. Этому я устно и в статьях противопоставлял довольно четко выраженное утверждение о том, что традиционное воспитание делает человека неспособным испытывать удовольствие, заключает его характер в панцирь, цель которого — защитить организм от неприятного. Удовольствие и жизнерадостность проистекают из трудной борьбы с самим собой и переживаемого опыта. Не теория отсутствия страданий, которой придерживаются йоги и буддисты, не эпикуровская философия наслаждения[9], не самоотречение монашества, а чередование борьбы и счастья, заблуждения и истины, ошибочного шага и его осмысления, рациональной ненависти и рациональной любви, короче, полная проявленность во всех жизненных ситуациях — вот признак душевного здоровья. Способность выносить неприятности и боль, не погружаясь в разочарование, напрямую связана со способностью воспринимать счастье и дарить любовь. Говоря словами Ннцше, тот, кто хочет научиться «возносить к небу ликующий крик», должен быть готов и «опечалиться до смерти».

 Но наши европейские общественные воззрения и воспитание формировали, в зависимости от их социального положения, из юношей кукол, упакованных в вату, или мрачные машины для промышленности и «дела», иссушенные и неспособные испытывать удовольствие.

 Следует обрести ясность взгляда и в вопросах брака. Брак — это не только дело любви, как говорят одни, и не чисто экономический институт, как утверждают другие. Он представляет собой форму взаимоотношения полов, при которой удовлетворение половых потребностей определяется социально-экономическими процессами[10]. Сексуальные и экономические потребности, особенно свойственные женщине, смешиваясь, порождают желание вступить в брак независимо от идеологии, воспринимаемой с самого детства, и морального давления со стороны общества. Браки страдают от все более усиливающегося противоречия между сексуальными потребностями и экономическими условиями.

 Потребности можно удовлетворять с одним и тем же партнером только в течение определенного времени, а экономические связи, моральные требования и человеческие привычки настаивают на поддержании длительных отношений. Отсюда — жалкая ситуация, характеризующая брак. Добрачный аскетизм призван воспитывать для брака. Но этот аскетизм порождает сексуальные нарушения, подрывая тем самым брак. Сделать брак счастливым может сексуальная полноценность, но та же полноценность на каждом шагу противоречит проникнутому морализаторством требованию пожизненного брака. Таковы факты, к которым можно относиться как угодно, исключая лицемерие. При неблагоприятных внутренних и внешних условиях названные противоречия ведут к покорности судьбе, что требует торможения вегетативных импульсов. Это активизирует в душевных глубинах все имеющиеся невротические механизмы. Место сексуального партнерства и человеческого товарищества занимают отношения отцовства и материнства между супругами, взаимная рабская зависимость и питающий их скрытый инцест. Сегодня это давно и подробно описанные истины, остававшиеся неизвестными многим попечителям душ: психиатрам, приверженцам социальных реформ и политикам.

 Эти сами по себе крайне тяжелые внутренние повреждения душевной структуры резко усиливаются под воздействием внешних общественных отношений, которыми они и порождаются. Ведь принудительный брак и принудительная семья воспроизводят в человеческом характере общественную структуру века с механизированной экономической и душевной жизнью. С точки зрения сексуальной гигиены в этой структуре все неправильно. В организме человека биологически заложена потребность в 3—4 тысячах половых актов на протяжении генитальной жизни, продолжающейся, предположим, 30—40 лет.

 Любовь к детям удовлетворяется рождением двух-четырех детей. Приверженцы морализаторства и аскетизма утверждают, что сексуальное удовольствие в браке приемлемо только в целях продолжения рода, то есть, если последовательно следовать этой позиции, что оно должно испытываться не более четырех раз в жизни. И находятся авторитеты от медицины, которые соглашаются с таким утверждением, а большинство людей молча страдают, обманываются или становятся лицемерами. Но никто не борется с достаточной силой и энергией против этой нелепости. Эта нелепость проявляется в официальном или моральном запрете применения противозачаточных средств, что обусловливает сексуальные нарушения и страх беременности у женщин, вновь пробуждая детские сексуальные страхи и разрушая браки. Элементы неупорядоченности логически проникают друг в друга. Пережитый в детстве запрет онанизма подкрепляет страх, связанный со вторжением во влагалище или с прикосновениями к половым органам. Отсюда и страх женщин перед применением противозачаточных средств, что приводит к процветанию криминальных абортов, что, со своей стороны, создает многочисленные предпосылки невроза. Если женщина боится забеременеть, то ни один из супругов не испытает удовлетворения. Примерно 60% взрослых мужчин практикуют прерывание полового акта. Это порождает массовый сексуальный застой и неврозы.

 А врачи и ученые, наблюдая все названные явления, не говорят ничего. Более того, они препятствуют любой попытке изменить ситуацию научными, социальными или медицинскими средствами, беря на вооружение уловки, академизм, ложные теории и прямую угрозу жизни. Есть все основания возмущаться, слушая эти разглагольствования с непоколебимой уверенностью в правоте говорящего о «моральных показаниях», о безвредности прерванного полового акта и т. д. Я не говорил обо всем этом у Фрейда, но мое деловое описание фактов должно было вызвать возмущение.

 Ко всем указанным преградам полноценному сексуальному удовлетворению прибавляется жилищная нужда. Статистические материалы, собранные в Вене в 1927 г., показали, что более 80% населения ютилось по четыре человека и больше в одной комнате. Это означает невозможность упорядоченного, физиологически корректного сексуального удовлетворения даже при полностью соответствующем для этого душевном состоянии. Среди медиков и социологов по этому поводу царило глубокое молчание.

 Душевная и сексуальная гигиена предполагают упорядоченную, материально обеспеченную жизнь. Тот, кого терзают заботы о хлебе насущном, не сможет испытывать наслаждения и легко станет сексуальным психопатом. Следовательно, люди, считающие профилактику неврозов правильным делом, должны считаться с возможностью радикального изменения всего того, что порождает неврозы. Вот объяснение причины, по которой профилактика неврозов ни разу на становилась предметом дискуссии и почему она чужда традиционному мышлению. Хотел ли я того или нет, мои высказывания должны были оказать провокационное воздействие. Всякого рода провокации содержались в самих фактах. Оформленные законом требования «брачных обязанностей» и «повиновения детей родителям вплоть до перенесения от них телесных наказаний» я даже и не упоминал. Говорить об этом в академических кругах было делом необычным и считалось «политикой, чуждой науке».

 Рискованность моей столь прочной в научном отношении позиции заключалась в том, что никто не желал слушать о фактах, которые я приводил, но никто не мог и опровергнуть их. Ведь каждый понимал, что индивидуальная терапия маловажна в социальном отношении, что воспитание оказалось безнадежным, а одних только идей и докладов о половом просвещении было недостаточно. Это вело с неопровержимой логикой к постановке вопроса о культуре вообще.

 До 1929 г. отношение психоанализа к культуре не обсуждалось. Психоаналитики не только не видели противоречия между своим учением и культурой, но, напротив, представляли фрейдовскую теорию как содействующую культуре, а вовсе не как критическую по отношению к культуре. С 1905-го года примерно по 1925-й враги психоанализа все время указывали на опасность для культуры, которую он скоро породит. Противники психоанализа и мир, прислушивавшийся к их доводам, приписывали психоаналитической теории больше, чем она намеревалась достичь. Это объясняется глубокой потребностью в ясности относительно половой жизни. Такая потребность была свойственна людям, она была следствием страха перед «сексуальным хаосом», насаждавшегося культуртрегерами.

 Фрейд полагал, что ему удастся справиться с опасностью, взяв на вооружение теорию сублимации и отказ от влечения. Неприязнь окружающего мира к психоанализу постепенно сошла на нет, особенно после того, как расцвели учение о влечении к смерти и теория ликвидации страха застоя. Учение о биологической воле к страданию избавляло и психоаналитиков, и сторонних наблюдателей от затруднений. Благодаря ее существованию доказывалась «способность приобщиться к культуре». Это единодушие оказалось под угрозой после публикации моих работ. Чтобы не скомпрометировать себя, психоаналитики объявили мои взгляды или давно известными и «банальными», или неверными. Но я относился к проблеме очень серьезно и не мог выступить просто с утверждением о революционности психоанализа и его противоречии существующей культуре, понимая, что дело обстояло гораздо сложнее, чем многое представляют себе сегодня, но и игнорировать выпады в мой адрес было невозможно.

 В клинической работе все чаще с успехом использовались положения и методы лечения, вытекающие из генитальной теории терапии. Отвергнуть ее из-за шокирующего воздействия на консервативные умы было нельзя, необходимо было ослабить это ее воздействие. Ведь генитальная теория подтверждала преобразующий общественные отношения характер естественнонаучной сексуальной теории Фрейда, открытия которого начали новую эпоху в культуре. Конечно, с позиции консервативного психоаналитика невозможно было признать научную ценность и практическую значимость генитальной теории, ведь это противоречило возможности обеспеченного буржуазного существования психоаналитиков. Это относится и к утверждению о том, что психоанализ только содействует развитию культуры, без объяснения, что в этой «культуре» находится под угрозой, а чему оказывается содействие. При таком подходе упускалось из виду то обстоятельство, что «новое» самим фактом своего развития критикует и отрицает старое.

 Наиболее именитые австрийские и немецкие специалисты по общественным наукам, отвергая психоанализ, конкурировали с ним в освещении вопросов человеческого бытия. Удивительно, как я не совершил в то время серьезных ошибок, делая скоропалительные в тех условиях выводы и демонстрируя практические результаты успешной терапии, которые могли бы без труда объединить психоанализ и социальную науку, или заявляя о том, что психоанализ хотя и верен в качестве индивидуальной психологии и психотерапии, но не способен серьезно влиять на социальном плане. Так говорили марксисты, дружественно настроенные по отношению к психоанализу. Но я не разделял этого взгляда, так как был слишком психоаналитиком, чтобы позволить себе поверхностность, и слишком заинтересован в развитии мира в соответствии с принципами свободы, чтобы удовлетвориться банальными практическими результатами. Меня поначалу устраивала возможность, пусть пока только методическая, включить психоанализ в систему общественных наук[11]. Непрерывные обвинения со стороны друзей и врагов в поспешности не могли меня взволновать, даже если нередко и сердили. Я знал, что никто не затратил таких теоретических и практических усилий в работе, как я, что мои готовые рукописи годами лежали в столе, прежде чем я убеждался, что могу публиковать их. Умничать я мог предоставить другим.

 Отношение психоанализа к культуре начало проясняться, когда некий молодой психиатр выступил у Фрейда с докладом на тему «Психоанализ и мировоззрение». Очень немногие знают, что фрейдовская работа «Недовольство культурой» возникла в ходе упомянутой дискуссии о культуре и была предназначена для того, чтобы дать отпор моей успешно развивавшейся работе и «опасности», которую она порождала.

 Хотя Фрейд и подтвердил в этой книге, что естественное сексуальное удовольствие является целью человеческой жизни и стремления к счастью, но попытался тем не менее доказать несостоятельность данною принципа. Его основная теоретическая и практическая формула гласила, человек обычно идет (и должен идти) от «принципа удовольствия» к «принципу реальности». Ему надлежит отказаться от удовольствия и приспосабливаться. Не была поставлена под вопрос иррациональность этой «реальности», устраивающей сегодня оргии уничтожения, не было проведено различия между удовольствиями, совместимыми и несовместимыми с социалъной жизнью. В «Недовольстве культурой» встречаются взгляды, которые Фрейд формулировал, возражая мне, когда я в ходе дискуссии отстаивал свою точку зрения. Сегодня я считаю успехом культурно-политического движения тот факт, что эти возражения были высказаны. Это внесло ясность и помешало продолжить интерпретацию психоанализа как учения, способного осуществить «переворот в культуре», не прибегая к практической критике и изменению существующих в обществе условий воспитания. Что же еще должно означать слово «прогресс», которым так часто злоупотребляют?

[««]   Вильгельм Райх "Функция оргазма"   [»»]

Главная страница